История Разума в галактике. Инженер: Греза о прошл - Страница 8

На моей душе давно уже было холодно и пусто – судебный процесс надо мной, и руководство столь ответственным проектом высосали все жизненные силы. И мне, моей душе, невыносимо захотелось научиться у Мягких воспринимать всей сущностью гармонию творения; все до капли: и радость удачи, и боль разочарования, которые встретятся мне на великом поприще созидания живого из мертвого.

* * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * *

Не знаю, как назвать предыдущий отрывок – наверное прологом… Когда начинал писать эту повесть, я был наивным ребенком четырнадцати лет которому казалось (всего лишь казалось) что муза, нашептала ему во сне интересную историю, из которой когда-нибудь получится недурная повесть. Работать над ней было просто, не приходилось обдумывать детали, повествование ложилось на бумагу естественно. Черт! Да многое мне просто приснилось, привиделось во сне. Потом, в пятнадцать лет, пришло осознание неправильности: это не было (или было?) плодом фантазии – слишком подробные, слишком эмоционально окрашенные, слишком… ЖИВЫЕ картины рисовало воображение, мне не приходилось ничего выдумывать. ЭТО просто приходило ко мне в голову – проснулось в мозгу и поселилось в нем наряду с моими собственными воспоминаниями… в одном ряду с собственными воспоминаниями – так точнее. А потом как-то внезапно я дозрел до истины. Многие ранее тревожившие меня несоответствия сложились в единую картину. Например, самый частый мой кошмар – взгляд в зеркало и отражение в нем вместо родного лица – чудовища. Или стойкое ощущение полета на СОБСТВЕНЫХ КРЫЛЬЯХ.

Кстати еще и поэтому известные мне величины выше я помечал курсивом. Естественно, что существо, (как мне тогда казалось) памятью которого я так некстати разжился, оперировало присущими для их цивилизации константами и единицами измерения. А в мою голову, похоже, встроен крошечный калькулятор, единственной функцией которого является автоматический перевод ИХ цифирек, в привычные, современные нам константы, единицы и формулы.

Я вырос в обычной деревне… Впрочем не совсем обычной: наша деревня, так сказать, срослась задами с районным центром – попросту говоря, там, где заканчивались их огороды, начинались наши. Более того, еще в недалекие советские времена, совхоз, в который входили поголовно взрослые жители районного центра, считался «Хозяйством-миллионером». Так что поселок обзавелся неплохим, даже по городским меркам, клубом и (что важнее для меня) библиотекой. Впрочем, прижимистый глава совхоза расстался с кругленькой суммой общественных денежек не вполне добровольно. Видите ли, километрах в пяти от нас рос лес – не из этих, послевоенных новосадов, а настоящий дремучий, обильно населенный живностью Патриарх Лесов. Заброшенная военная бетонка в две плиты шириной, глубоко пронизывала древесный массив, деля его почти напополам, но так и не пробив насквозь, и не выводя к каким-нибудь видимым ориентирам, незаконченно обрывалась, уткнувшись в лесную неудобицу. Любопытный факт: одну сторону дороги делили охотоведческое и звероводческое хозяйства, а по другую располагался заповедник (как трудящиеся столь антагонистичных учреждений уживались между собой, для меня до сих пор неразрешенная загадка). Так что к нам «на зверя», да и просто отдохнуть частенько заезжало как областное начальство, так и столичные проверяющие. Положим, лесные сторожки оборудовали егеря, а на охотничьи «домики» потратилось звероводческое предприятие, но вот спортивный комплекс совхозу пришлось строить на свои кровные – отчасти, что бы пустить соседям пыль в глаза, а отчасти... Если еще помните, среди советского социалистического начальства не принято было свои забавы выставлять на обозрение простому советскому народу, так что важнейшая часть инвентаря содержалась в кладовых охотничьих дворцов. Но, в ожидании гостей, хранить там весь необходимый хлам невозможно, так что неважные мелочи обычно кантовались в теплых чуланах районного спортивного центра. Там даже луки хранились – и спортивные и блочные – непонятно только зачем их-то купили, с их помощью дичь стрелять, так для этого немерянно учиться нужно. Или, не разбираясь, местные «Шишки» запаслись вообще всем, на что «глаз упал»?).

Ладно, хватит сплетничать. Итак, я вырос в деревне… Почему только вырос? Увы деревня не город – здесь не было и нет тайн, и никогда не будет. Поэтому, даже пожелай мои приемные родители того, у них не было бы никаких шансов скрыть от меня историю моего появления в их доме. Впрочем, они люди простые, открытые, так что эпопею своего возникновения в семье я узнал от отца в раннем детстве, в тот момент, когда он понял что до меня дойдет смысл рассказанной им истории, а не от местных кумушек, способных в запале творчества переврать любой факт до полной потери узнаваемости. Я таинственно приемный ребенок – в том смысле, что меня, голенького на подстилке из сена, подбросили к порогу их дома, при чем тогдашний дворовый пес Димка, охранявший хозяйственные постройки, поднял лай только после того, как неизвестная личность подкинувшая меня, удалилась восвояси. А ведь по словам соседей, Димка был серьезным, уважаемым кобелем, да и приемным отцом сей представитель собачьей породы был отрекомендован мне весьма положительно; дословно вспоминая: «Димка был весьма в своей работе ответственным псом». Мои родители, Николай и Ольга, к моему появлению в доме были уже немолодой, но еще крепкой парой. Матери только-только исполнилось сорок, отцу правда уже стукнуло сорок три года. Мама работала в районной школе учительницей английского языка, а отец трудился столяром в районном же Доме Быта. Увы они были бездетны – мама была бесплодна, а отец слишком ее любил, что бы заводить детей на стороне. Но они не замкнулись в горе одиночества. В общем, я оказался у них уже третьим приемным ребенком. Только в отличие от меня, Любаша и Сергей были «нормальным порядком» взяты из детского дома, а с моим усыновлением родителям пришлось повозиться. Впрочем, «блат» в нашей стране творит чудеса, так что необходимые документы они выправили относительно просто: все же и в СОБЕСе и в Паспортном столе половина девушек-служащих были мамиными выпускницами, а лучшего, чем мой отец, краснодеревщика в области надо было еще и поискать. Вообще-то мама с папой не собирались брать третьего ребенка, но они не то что бы религиозны, а… слегка суеверны, и поэтому мое появление у своей двери восприняли как знак судьбы. Их отношение ко мне, сколько себя помню, всегда было ровным, и никакие мои шалости не могли поколебать их любви. Даже, когда я в четырнадцать лет, в результате неудачного эксперимента взорвал заброшенный сарай на берегу реки – да, был один серьезный разговор между мной и отцом, но после него я не услышал от родителей ни единого упрека. Это притом, что порожденное моей ошибкой тягомотное судебное разбирательство длилось чуть не с четверть года, выпило из них немало сил (я подозреваю – и денег), и едва-едва закончилось (ввиду моей малолетности) крупным штрафом, – но об этом после. В общем, они меня любят, и на их чувство я отвечаю взаимностью.